Неточные совпадения
Гостиница эта уже пришла в это состояние; и солдат в грязном мундире, курящий папироску у входа, долженствовавший
изображать швейцара, и чугунная, сквозная, мрачная и неприятная лестница, и развязный половой в грязном фраке, и общая зала с пыльным восковым букетом цветов, украшающим стол, и грязь, пыль и неряшество везде, и вместе какая-то новая современно железнодорожная самодовольная озабоченность этой гостиницы — произвели на Левиных после их молодой жизни самое тяжелое
чувство, в особенности тем, что фальшивое впечатление, производимое гостиницей, никак не мирилось с тем, что ожидало их.
В лето 17 года он был страстным почитателем А.Ф. Керенского, был почти влюблен в него и
изображал свои
чувства у нас в гостиной посредством танцев.
— Говорят — это оскорбление национального
чувства России; да помилуйте, говорю, господа, я
изображаю тут действия вашего великого Суворова! — кричал Рагуза.
Пестрые лохмотья, развешанные по кустам, белые рубашки, сушившиеся на веревочке, верши, разбросанные в беспорядке, саки, прислоненные к углу, и между ними новенький сосновый, лоснящийся как золото, багор, две-три ступеньки, вырытые в земле для удобного схода на озеро, темный, засмоленный челнок, качавшийся в синей тени раскидистых ветел, висевших над водою, — все это представляло в общем обыкновенно живописную, миловидную картину, которых так много на Руси, но которыми наши пейзажисты, вероятно, от избытка пылкой фантазии и чересчур сильного поэтического
чувства, стремящегося
изображать румяные горы, кипарисы, похожие на ворохи салата, и восточные гробницы, похожие на куски мыла, — никак не хотят пользоваться.
Публика хохотала, но Евсей не смеялся. Его подавляло сложное
чувство удивления и зависти, ожидание новых выходок Анатолия сливалось у него с желанием видеть этого мальчика испуганным и обиженным, — ему было досадно, неприятно, что стекольщик
изображает человека не опасным, а только смешным.
Идут, идут; остановились,
Вздохнув, назад оборотились;
Но роковой ударил час…
Раздался выстрел — и как раз
Мой пленник падает. Не муку,
Но смерть
изображает взор;
Кладет на сердце тихо руку…
Так медленно по скату гор,
На солнце искрами блистая,
Спадает глыба снеговая.
Как вместе с ним поражена,
Без
чувства падает она;
Как будто пуля роковая
Одним ударом, в один миг,
Обеих вдруг сразила их. //....................
Как
изображу я вам, наконец, этих блестящих чиновных кавалеров, веселых и солидных, юношей и степенных, радостных и прилично туманных, курящих в антрактах между танцами в маленькой отдаленной зеленой комнате трубку и не курящих в антрактах трубки, — кавалеров, имевших на себе, от первого до последнего, приличный чин и фамилию, — кавалеров, глубоко проникнутых
чувством изящного и
чувством собственного достоинства; кавалеров, говорящих большею частию на французском языке с дамами, а если на русском, то выражениями самого высокого тона, комплиментами и глубокими фразами, — кавалеров, разве только в трубочной позволявших себе некоторые любезные отступления от языка высшего тона, некоторые фразы дружеской и любезной короткости, вроде таких, например: «что, дескать, ты, такой-сякой, Петька, славно польку откалывал», или: «что, дескать, ты, такой-сякой, Вася, пришпандорил-таки свою дамочку, как хотел».
Но, сознаюсь, вполне сознаюсь, не мог бы я
изобразить всего торжества — той минуты, когда сама царица праздника, Клара Олсуфьевна, краснея, как вешняя роза, румянцем блаженства и стыдливости, от полноты
чувств упала в объятия нежной матери, как прослезилась нежная мать и как зарыдал при сем случае сам отец, маститый старец и статский советник Олсуфий Иванович, лишившийся употребления ног на долговременной службе и вознагражденный судьбою за таковое усердие капитальцем, домком, деревеньками и красавицей дочерью, — зарыдал, как ребенок, и провозгласил сквозь слезы, что его превосходительство благодетельный человек.
В минуту одушевления он снимал со стены довольно ветхую гитару и не без
чувства изображал какой-то «Плач Наполеона» и даже польку трамблям.
Правда, державинское и ломоносовское парение является у Карамзина уже весьма слабо (а все-таки является); правда и то, что он
изображает нежные
чувства, привязанность к природе, простой быт.
Другие особенно хорошо могут
изображать предметы и передавать то
чувство, то впечатление, которое эти предметы возбуждают в душе.
Другие, напротив, именно отличаются уменьем
изображать предметы и так прекрасно их описывают, что они представляются слушателям как живые и вследствие того легко возбуждают в душе их глубокое
чувство.
И поэт,
изображая такие впечатления и
чувства, оказывает большую услугу людям: без него много прекрасных
чувств и благородных стремлений было бы забыто нами; они появились бы в нас на минуту и тотчас исчезли бы под влиянием разных житейских забот и мелочей.
Он нередко убегал в лес, в степь со стадами отца и там еще бессознательно, но, конечно, уже не без участия пробуждающегося поэтического
чувства, предавался наслаждению природой, которую он впоследствии так хорошо
изображал в своих песнях.
Поэт, умеющий прекрасно
изобразить сердечное
чувство, дает нам прочное напоминание о нем и вновь вызывает из глубины души то, что прежде было заглушено в ней разными внешними обстоятельствами.
Можно это сравнить вот с чем: вы поэт, в вас сейчас родилось
чувство, вас поразило впечатление, которое вы можете
изобразить великолепными стихами.
Изображайте нам лучше
чувства возвышенные, натуры благородные, лица идеальные.
— Бог с тобою, — говорит, — я думала, что ты только без одной веры, а ты святые лики
изображаешь, а сам без всех
чувств оказываешься… Оттого я твоим иконам и не могу поклоняться.
Теория Шлейермахера, выражаясь современным философским языком, есть воинствующий психологизм, ибо «
чувство» утверждается здесь в его субъективно-психологическом значении, как сторона духа, по настойчиво повторяемому определению Шлейермахера (см. ниже), а вместе с тем здесь все время говорится о постижении Бога
чувством, другими словами, ему приписывается значение гносеологическое, т. е. религиозной интуиции [Только эта двойственность и неясность учения Шлейермахера могла подать повод Франку истолковать «
чувство» как религиозную интуицию, а не «сторону» психики (предисл. XXIX–XXX) и тем онтологизировать психологизмы Шлейермахера, а представителя субъективизма и имманентизма
изобразить пик глашатая «религиозного реализма» (V).], а именно это-то смещение гносеологического и психологического и определяется теперь как психологизм.
В тотемизме, столь распространенном в истории, проявляется та же интуиция всеживотности человека, причем, избирая определенное животное своим тотемом и
изображая его на своем гербе или знамени, данное племя выражает этим
чувство нарочитой связи с ним, особенной подчеркнутости этого свойства в своем характере.
«Итак, — продолжает Шлейермахер, — может ли кто-либо сказать, что я
изобразил вам религию без Бога, когда я именно и изучал непосредственное и первичное бытие Бога в нас в силу нашего
чувства?
Однако знакомство наше не прекратилось. Карас относился ко мне с восторженным уважением и любовью. Время от времени заходил ко мне, большею частью пьяный, и изливал свои
чувства. В глубине его души было что-то благородное и широкое, тянувшее его на простор из тесной жизни. Я впоследствии
изобразил его в повести «Конец Андрея Ивановича» («Два конца») под именем Андрея Ивановича Колосова.
Подобные умные приемы изображения движения
чувства, давая возможность хорошим актерам проявить свои силы, часто принимались и принимаются многими критиками за уменье
изображать характеры.
3) Искренностью, то есть тем, чтобы автор сам живо чувствовал изображаемое им. Без этого условия не может быть никакого произведения искусства, так как сущность искусства состоит в заражении воспринимающего произведение искусства
чувством автора. Если же автор не почувствовал того, что
изображает, то воспринимающий не заражается
чувством автора, не испытывает никакого
чувства, и произведение не может уже быть причислено к предметам искусства.
Чувства, говорю, свои изволили
изобразить?
Дьявол искусства объяснил, что он, под видом утешения и возбуждения возвышенных
чувств в людях, потворствует их порокам,
изображая их в привлекательном виде.
Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо, — quoique étranger, mais Russe de coeur et d’âme — почувствовал себя, в эту торжественную минуту, — entousiasmé par tout ce qu’il venait d’entendre, [Хотя иностранец, но русский в глубине души, почувствовал себя в эту торжественную минуту восхищенным всем тем, чтò он услышал,] — (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях
изобразил как свои
чувства, так и
чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.